Несколько чаёв заварил. На красные искры сушёных и тёртых цветков, на тёс цедры и сизый сланц чая ссыпался пригорошней кручёный ядровой листок. Густо-малахитовый, шепнул какой чёрный сорт, и пена вскружилась у чайной горки, затопила всё. Дыхание пара укутало всё под фарфоровый небосвод крышки, и солнцем-глазком, узким лучём, глядит в ароматную мглу паровое отверстие.
Старуха припёрлась опять, а мне не до неё, ни до клюковых ударов по костям, ни до глуховатого шума в ушах. До пира вчера не добрела, однако. Ну хорошо. Раздватричетыре пять и на пятый я пойду её искать. Значит, на шестой выгоню.
Вабиске был прав. Он всегда прав в этом, когда я заболеваю, но во всё другое время я противоположного мнения.
Старуха припёрлась опять, а мне не до неё, ни до клюковых ударов по костям, ни до глуховатого шума в ушах. До пира вчера не добрела, однако. Ну хорошо. Раздватричетыре пять и на пятый я пойду её искать. Значит, на шестой выгоню.
Вабиске был прав. Он всегда прав в этом, когда я заболеваю, но во всё другое время я противоположного мнения.
даже старуха кувырнулась с него, такой забористый, о нежный вкус, о аромат, медово-кислая горечь, запах ржаного хлеба и терпкость.
да, рано радуюсь. Странное настроение, чему тут доверять.
...но не в эти четыре. Интересные дни будут, увы.