[Kira-no-shimen]

Пора освежиться. Новый чай мудрён, но им не напёшься. Разве что пить под завершение очередной фамилии.
Наконец понимаю, как много в новостях неинтересного, и хорошо если четыре будут толковы.
Нехорошо, конечно, но поскорее бы пятерка свободных первых февральских дней. Не буду ждать, что услышу гулкое заснеженное приволье, но подниму голову и выпью чая там, где успел и смог, и где успевать и мочь не желал по природе.
Офуро и довольно.


Что до невысказанного, то пусть будет где есть. Там ему лучше, чем на любой бумаге.

Comments

[Kira Izuru_div.3]

Ну и попал же я. Заворожён, однако трудно будет одолеть этот колобок за один присест. И что делать с ним? Видно, так. В десятом часу спать, в шестом, поутру и до полудня - взять.
...Однако, уже век с полтиной махнул, а здесь так порядочно расписывают историю. Кое-что устарело, но Вельтман не зря ели своё суси.

[Kira Izuru_div.3]

Вот нет. Теперь я в легком ужасе. Вельтман! Про кого ты шпаришь на новогородский манер, голова твоя собачья? Ай-яй-яй. Я стерплю твои древнеязычные названия всего и вся, что подворачивается под язык и я люблю твою умную голову и я радуюсь, что изучал историю жуковин, но уж... но уж...
Нет, одолею.

[Kira Izuru_div.3]

Не кори меня, господине богу милый читатель, за то, что я не везде буду говорить с тобой языком наших прадедов.

Что? Что-что? Вельтман-доно! Не корить!? Да я расцеловать тебя готов, не покойся ты в могиле уже век и почти два.
...хотя... я вообще-то привык. Вот бы продолжил... пиши уж дальше по-летописному. Я вооружен терпением и решимостью. А твои отступления мне будет за постоялые дворы между говором таким и этаким.

Может быть.
В том климате, где воздух не может быть чистым без грома и молнии, нужны бури.
Но есть сердца, похожие на вечную весну Квито.
Улыбка их не есть дитя порывистых чувств; в них она есть постоянно голубое небо.
Питательная роса заменяет ливень.
Эта роса есть слезы умиления.
Бесчувствует ли сон? -- Я не знаю.
Но мне памятно, как в счастливые минуты жизни сон носил меня по будущему блаженству и довременно лил в меня наслаждение.
Помню, как в скорбные минуты Жизни сон бросал меня с утесов, топил в море, давил мою грудь скалою, водил меня по развалинам и кладбищам и поил ядом.
Это помню я и не знаю, бесчувствие ли сон или невещественная жизнь, основанная на радостях и печалях сердца, на ясности и мраке души?
Впрочем, как не назвать Олега бесчувственным?
В течение нескольких мгновений, влюбленный и уверенный во взаимной любви, он спит, полагаясь на весь мир, как на каменное свое сердце.

И вот это место, минус любовь и слезы умиления, там, где про сон, нравится. Про скалы и яд, да, было хорошо. До меня так сон не добирался, но всё же.