В сумерки ветер нагнал туч со стороны моря, просыпал морось. Тени скрадывали сизые тона травы, обращали груды скал в свои подобия, и не могли освежить духоты, как перед грозами. Бывали ли они здесь, где время всегда отмерялось только одним, и оттого иногда прекращало ход? Редко.
Здесь был тяжелый воздух. Здесь не пропадал вечерний сумрак, и здесь редко, исчезающе редко ложились на горизонт, расцвечивая облака, отсветы молний.
Знал, но был впервые. Где-то позади, в другом измерении одного и того же мира, остались часы и минуты принадлежавшие им одним, когда всё заключалось в тишине, нарушаемой Кирой и разбавляемой его мечом.
Сражение? Поднимался ветер, вздымал внизу свинцово-черные валы. Колебал пригнувшуюся траву, улетал вверх, легкий.
- Возможно ли? – Спросишь у себя.
В руке чувство тяжести и лёгкости меча. Мокрая трава гладит щиколотки. Они не были бы здесь теперь, если бы не самое странное дело в мире.
Чу, о звено цепи ударило звено. Видит лёгкий ветер, такой же трогал голову, когда бились в ней тяжёлые волны. Полуобернувшись, увидел и смутный блеск в тяжёлой гире, и опущенную голову, и неподвижный меч в его руке.
Не верил до сих пор этой забаве.
- Тот сон…
Шаг в сторону, уход в шунпо. Хлестнёт трава, ловя поспешный шаг, удар скользящий по-над его мечом. Бил нисходяще со спины – плиты коснуться, избежать меча, тогда достать ответ. Его коснёшься – будешь ли бит, иль нет?
Предугаданный удар чуть не был пойман тёмной полосой. Не нужно принимать на меч – коснулся – всё. Как ласточкой ушёл, ударил в стопу камень. Не жди передохнуть, белая плита вдруг справа, ещё чуть-чуть…
И дробный звон: металл бьёт о металл и раз, другой, и третий. Замер, держась усилием – что он?
Не скажешь «враг» ни разу, никогда. Сражаться с сердцем? Со своей душой?
Грудь давит, вырвется дыханье, рука ударит оземь, капли смахнёт с травы. Будто бы темнеет всё вокруг? Нет, перед глазами. Но разве не схлестнулись мечи?
Повержен или нет?
Повержен ты, Вабиске – нет.
Звон цепи, рядом шаг… сон душу первым отобрал, сморив.
- Когда проснулся…
Ни вздохнуть, ни шевельнуться. Продолжен сон? Не встать. Трава, вьётся сырой ветер, тень с облаков и туч бежит, скрывается в камнях.
Рядом, Вабиске. Здесь, почти передо мной. До трещинки запомню камень, на котором ты сидел. Все перепады ткани в складки, чтобы забыть её: ту доску, разделенную в поля. Черный и белый. Ряды фигур. Я предлагал сыграть однажды, что ж, вот шахматы.
- Поверишь, ты сказал…
Свободу получу, когда черный король получит мат. Вновь выиграть. Сражениям мечей – сражения фигур предпочтены. Ты выбрал чёрный. Безнадёжный цвет.
Что было, трудно вспомнить, труднее передать. Твоей рукой фигуры шли, или я мог, ворочая рукой как штангой, передвигать игрушечных бойцов?
Ни разу. Будь чёрные пустыми, и белых – душ, пожрали б мириады, так я считал.
Я совершенный не ученик. Уж ты бы смог всё обучить стратегии, но я взгляну, и армия вразброд. Видно, я вечный пленник?
А милосердие? Был сон им. Был унесен, чтобы проснуться… там же.
- Ровно так же ты сидел…
Улыбки я твоей не помню. Всё было помрачено. И ровно так же ты указал на доску. Играли вновь. Покуда не уснул, и было дурно. Не шевельнуться, черный, белый – кругом голова, а в то же время – на плечах.
Вновь партия и безысходность. Вновь сон, вновь круг…
- Но вот мы вновь друг перед другом. Проверить и узнать, вот так, причудливым путём, как скажутся мечи и мой и твой и друг на друге. Я сон похоронил…
Однако пуще прежнего следил ударить и избежать меча. Что сон? Пусть бы и ты признал тяжелым новый вес, но быть бы и мне таким.
Вабиске, скажи, и распишу, как мы сражались. Но представь, что вдруг ворвался мой кошмар – я проиграл, как прежде преклонил колени. Ты доску разложил. Всё то же.
За кругом круг, и сон во сне за сном. Поверишь ли? Он прерывался кроме шахмат лишь для боя. Против тебя. Против себя. Мне за радость лишь одно, я не просил это прервать так радикально, как бы мог. Впрочем, иначе тоже не просил.
Невозможность, вот тот мир. В нём не проснуться, в нём не изменить игры. Предопределенность, порочный круг без выхода. В нём не было звена ошибки. Потому что ошибкой было вступить в сам круг. Ни спарринг, ни шахматы не позволяют вести сражение так, как единственно возможно для шинигами и его занпакто.
Разгадка - в невозможности сражаться против своего духовного меча.
Меч невозможно превзойти, возможно превзойти лишь себя в нём.
Здесь был тяжелый воздух. Здесь не пропадал вечерний сумрак, и здесь редко, исчезающе редко ложились на горизонт, расцвечивая облака, отсветы молний.
Знал, но был впервые. Где-то позади, в другом измерении одного и того же мира, остались часы и минуты принадлежавшие им одним, когда всё заключалось в тишине, нарушаемой Кирой и разбавляемой его мечом.
Сражение? Поднимался ветер, вздымал внизу свинцово-черные валы. Колебал пригнувшуюся траву, улетал вверх, легкий.
- Возможно ли? – Спросишь у себя.
В руке чувство тяжести и лёгкости меча. Мокрая трава гладит щиколотки. Они не были бы здесь теперь, если бы не самое странное дело в мире.
Чу, о звено цепи ударило звено. Видит лёгкий ветер, такой же трогал голову, когда бились в ней тяжёлые волны. Полуобернувшись, увидел и смутный блеск в тяжёлой гире, и опущенную голову, и неподвижный меч в его руке.
Не верил до сих пор этой забаве.
- Тот сон…
Шаг в сторону, уход в шунпо. Хлестнёт трава, ловя поспешный шаг, удар скользящий по-над его мечом. Бил нисходяще со спины – плиты коснуться, избежать меча, тогда достать ответ. Его коснёшься – будешь ли бит, иль нет?
Предугаданный удар чуть не был пойман тёмной полосой. Не нужно принимать на меч – коснулся – всё. Как ласточкой ушёл, ударил в стопу камень. Не жди передохнуть, белая плита вдруг справа, ещё чуть-чуть…
И дробный звон: металл бьёт о металл и раз, другой, и третий. Замер, держась усилием – что он?
Не скажешь «враг» ни разу, никогда. Сражаться с сердцем? Со своей душой?
Грудь давит, вырвется дыханье, рука ударит оземь, капли смахнёт с травы. Будто бы темнеет всё вокруг? Нет, перед глазами. Но разве не схлестнулись мечи?
Повержен или нет?
Повержен ты, Вабиске – нет.
Звон цепи, рядом шаг… сон душу первым отобрал, сморив.
- Когда проснулся…
Ни вздохнуть, ни шевельнуться. Продолжен сон? Не встать. Трава, вьётся сырой ветер, тень с облаков и туч бежит, скрывается в камнях.
Рядом, Вабиске. Здесь, почти передо мной. До трещинки запомню камень, на котором ты сидел. Все перепады ткани в складки, чтобы забыть её: ту доску, разделенную в поля. Черный и белый. Ряды фигур. Я предлагал сыграть однажды, что ж, вот шахматы.
- Поверишь, ты сказал…
Свободу получу, когда черный король получит мат. Вновь выиграть. Сражениям мечей – сражения фигур предпочтены. Ты выбрал чёрный. Безнадёжный цвет.
Что было, трудно вспомнить, труднее передать. Твоей рукой фигуры шли, или я мог, ворочая рукой как штангой, передвигать игрушечных бойцов?
Ни разу. Будь чёрные пустыми, и белых – душ, пожрали б мириады, так я считал.
Я совершенный не ученик. Уж ты бы смог всё обучить стратегии, но я взгляну, и армия вразброд. Видно, я вечный пленник?
А милосердие? Был сон им. Был унесен, чтобы проснуться… там же.
- Ровно так же ты сидел…
Улыбки я твоей не помню. Всё было помрачено. И ровно так же ты указал на доску. Играли вновь. Покуда не уснул, и было дурно. Не шевельнуться, черный, белый – кругом голова, а в то же время – на плечах.
Вновь партия и безысходность. Вновь сон, вновь круг…
- Но вот мы вновь друг перед другом. Проверить и узнать, вот так, причудливым путём, как скажутся мечи и мой и твой и друг на друге. Я сон похоронил…
Однако пуще прежнего следил ударить и избежать меча. Что сон? Пусть бы и ты признал тяжелым новый вес, но быть бы и мне таким.
Вабиске, скажи, и распишу, как мы сражались. Но представь, что вдруг ворвался мой кошмар – я проиграл, как прежде преклонил колени. Ты доску разложил. Всё то же.
За кругом круг, и сон во сне за сном. Поверишь ли? Он прерывался кроме шахмат лишь для боя. Против тебя. Против себя. Мне за радость лишь одно, я не просил это прервать так радикально, как бы мог. Впрочем, иначе тоже не просил.
Невозможность, вот тот мир. В нём не проснуться, в нём не изменить игры. Предопределенность, порочный круг без выхода. В нём не было звена ошибки. Потому что ошибкой было вступить в сам круг. Ни спарринг, ни шахматы не позволяют вести сражение так, как единственно возможно для шинигами и его занпакто.
Разгадка - в невозможности сражаться против своего духовного меча.
Меч невозможно превзойти, возможно превзойти лишь себя в нём.
-
-
31.01.2010 в 23:42Вот уж не знаю, за что сон так взъелся и против шахмат, но, видно, в них он тоже для ясности разместил тот же смысл: и в шутку не иди и меч не подымай.
Как бы то ни было, в конце концов, себе не веря, я проснулся не там, где пробегает ветер, роняя пену с тяжёлых волн на траву. Случилось это после той тёмной последней мысли. Я не знаю, но мне показалось, я видел там, напоследок, просвет?